— Геннадий Михайлович, насколько глубоко Вы знаете свои корни?
— Все мои дедушки, бабушки и прадедушки — крестьяне, которые жили на Волге. Трудились на земле, выращивая пшеницу и чечевицу. Урожай продавали на базаре или кондитерской фабрике.
В 1905 году мой дед Николай, глава семьи, отец десяти детей, уехал на прииски на заработки. Через год вернулся с деньгами, на которые купили пять десятин земли. Обрабатывали надел всей семьей. Стали жить лучше. В хозяйстве появилось три лошади, выездной жеребец, три-четыре коровы, ну и мелкая живность и птица, само собой. Так и жили — не богато, но хорошо. А в 1929 году раскулачили. Не арестовали и не сослали, потому как не пользовались наемным трудом, работали сами и были просто зажиточными крестьянами. Но отобрали всё — дом, землю, живность. Выгнали на улицу — куда хочешь, туда и иди. Старшая дочь деда Николая была замужем, родители устроились у нее. А дети разбрелись: кто-то уехал в Нижний Новгород, а мой отец, два его брата и сестра — в Баку, где стали трудиться на нефтепромыслах. 


Жил отец в нефтяном   районе Баку, сейчас это почти центр города. А тогда там был промысел — настоящий лес нефтяных вышек. Там я 31 мая 1938 года и родился. А когда нашли в Поволжье нефть, отца опять потянуло ближе к малой родине, и в 1939 году мы уехали в Сызрань. Специалисты-нефтяники были нужны. К тому времени в семье уже было трое детей, поэтому отцу дали две комнаты в коммунальной квартире. Я там жил вплоть до окончания техникума.
— Что Вы помните о военном времени?
— Помню, как в 1942 году мост бомбили через Волгу, как в 1943-м на промыслах стояли зенитки. Сам город почти не бомбили — старались разрушить мост, который был единственным через Волгу в этой области, и промыслы. Отец у меня работал в это время в конторе бурения. Начальником там был Виктор Иванович Муравленко.
— Поскольку Вы не первый нефтяник в семье, именно это обстоятельство и повлияло на выбор Вашей профессии? Хотели идти по стопам отца?
— Я как-то об этом не задумывался — по каким стопам идти. После того как окончил семилетку, отец отправил меня в нефтяной техникум на бурение, потому что там платили самую большую стипендию — 285 рублей. В то время, надо сказать, это был заработок неквалифицированного рабочего! 
На четвертом курсе вообще 400 рублей платили, а повышенная стипендия еще 25 процентов прибавляла. В семье было шестеро детей. Отец работал один, естественно, на одну его зарплату было не прожить.


— Вы хорошо учились в школе? Что любили, помимо учебы?
— В школе я учился достаточно хорошо, и особо хулиганистым не был. Не давался мне только один предмет — немецкий язык. Я считал его языком фашистов, и после войны мне не хотелось его учить. Любил литературу, историю, ботанику. 
В детстве много читал, и меня это очень заряжало. Например, была такая книга — «Служу Родине» летчика-аса Ивана Кожедуба. Он писал, что в 13 лет уже поднимал двухпудовую гирю. Мы, 13–14-летние пацаны, тоже загорелись. В колхозе увидали гири. Пошли за ними ночью, выкрали и притащили двухпудовую гирю — а это десять километров от города! Начали заниматься, и в 14 лет уже спокойно поднимали эту двухпудовку. Конечно, мы были неплохо физически подготовлены — турник у нас всегда был, волейбольная площадка. Все это мы сами сделали. В нашем стандартном, как тогда называли, доме было двадцать четыре пацана более-менее одного возраста.


— Голодать не приходилось?
— Нет, голодными мы не жили. Перед домом была полянка, там стояли небольшие сарайчики, которые почему-то называли землянками. В одной был погреб, а в нем всегда, и зимой, и летом, заготовлено: кадушка огурцов, кадушка соленой капусты и кадушка помидоров. Хватало и картошки. 
После войны осталось много пустой земли — сколько хочешь, столько и бери, нужно только ее обработать. А это не так просто сделать лопатой и мотыгой. Но мы брали много, перекапывали и засевали. Сеяли просо, подсолнухи. Еще огород у нас был десять соток, как я помню. Чтобы его полить, за сто метров носили по сто ведер воды. Когда подрос, здорово мне досталось — из детей один я был парень, остальные — девки: старшие Раиса, Тамара, младшие Римма, Люда, Света. 
Запомнился из того времени один эпизод. Взял отец под подсолнечник десять соток земли. Участок был далеко от города, мы с ним поехали сажать. Вырезал отец палочки, в узелок на пояс повесил семечки. Нужно было тыкать в землю палочкой и кидать в дырочку семечку. Это было весной, в мае. Стояла жара. Я начал ныть: «Ну, папа, хватит! Сколько же вам надо этих подсолнухов? Я устал». Он говорит: «Нет, сынок, надо все посадить». Через какое-то время я опять начал: «Все вам с мамой мало, вы — кулаки! Вас поэтому, наверное, и раскулачили, что все мало было!» Отец мне своей палочкой вдоль спины как шарахнет! Досажали подсолнухи молча. Осенью намолотили десять мешков семечек. Мать их продала оптом спекулянтам. Так вот и добывали дополнительные деньги, чтобы выживать и не голодать, хоть и по молодости я этого еще не понимал.


— Похожи ли Вы на кого-то из родителей характером, поступками?
— Как пел Владимир Высоцкий, «я вышел ростом и лицом — спасибо матери с отцом». А если серьезно, похож на обоих родителей, наверное, тем, что привык много трудиться. Хотя в детстве лень было, заставляли. Отец работал часто в две смены. Мама Татьяна Осиповна (Шилова в девичестве) была домохозяйкой. Но забот ей хватало: шесть детей, огород, быт. Сейчас в квартирах и домах — отопление, вода, канализация. У нас в коммуналке ничего такого не было. Была только печка, которую топили дровами или углем, она же служила плитой. Приходилось ей крутиться. Но она, за что бы ни бралась, все умела — и шить, и вязать, и прясть. А окончила всего два класса. Отец был более-менее грамотный, церковно-приходскую школу окончил.


— Кто из родителей был Вам наиболее близок?
— С матерью сложились более близкие отношения, потому что отец всегда был на работе. 
Но в наше время того, кто ласкался с мамой или бабушкой, на улице дразнили маменькиным сыночком, а то и побить могли. В этом отношении мы были грубоватые.
— Расскажите о своем первом серьезном профессиональном испытании. Как удалось его преодолеть?
— На третьем курсе (нам было тогда по 16–17 лет) послали на практику. Всем хотелось заработать, а на буровую еще не принимали, и мы устроились таскать раствор на носилках с глиномешалки. Однажды к берегу Волги подошла баржа с цементом для конторы бурения, и надо было ее разгрузить. Мы согласились подхалтурить. Баржу разделили на две части, одну отдали грузчикам, вторую — нам, ватаге из пятнадцати человек. Мы сначала мешки таскали бегом в гору. Туда-сюда. А мешок 50 килограммов весит. Смотрим, грузчики потихоньку таскают, жилистые, но хилые мужики такие в годах. Свою половину они разгрузили быстрее, хотя их было человек десять. Мы же быстро устали и к шести вечера еле-еле закончили работу. А думали, что управимся к обеду, дадут нам по 5–6 рублей, купим еды, выпить немного, гульнем. Приехали в общежитие, мечтая только до койки добраться, никакой гулянки не надо было уже. Вот такое испытание.


— Расскажите о главных достоинствах Вашей профессии, Ваших достижениях и, быть может, неудачах.
— Достоинство — что буровиков всегда ценили, даже во время войны. Тогда была карточная система. Мать, как иждивенка, получала 200 граммов хлеба на день, дети — по 400, а буровикам давали по килограмму. Знали, что труд этот нелегкий и нужный. 
На буровых, конечно, по-настоящему тяжелая работа. Многие в эту профессию шли, но задерживались не все — только те, у кого было терпение и выносливость. 
А неудачи… Ну какие тогда неудачи… Как я подрался на танцах с кем-нибудь? Я же трудился помбуром. А вот когда в 23 года меня поставили мастером, тогда, конечно, неудачи были. Я был самый молодой мастер в конторе бурения. Опять же, проблемы у буровиков — это часть работы, всегда встречаются, особенно в те времена. То труба оборвется, авария или выброс случится — всякое было. Поэтому в целом у меня дела хорошо шли, уже через два года признали лучшим мастером области, дали медаль за трудовое отличие. А когда Муравленко уехал в Сибирь, пригласил туда работать нашу бригаду. Он хорошо нас знал.

— В одном из материалов читаем: «Не было популярнее нефтяника в Западной Сибири, за исключением, может быть, Виктора Ивановича Муравленко, чем буровой мастер Геннадий Михайлович Лёвин». Даже Вашу улыбку журналисты прославили, сравнивали ее с улыбкой Юрия Гагарина. Как удалось не поддаться «звездной болезни»?
— Об этом не думал, если честно. А про мою «гагаринскую» улыбку услышал, уже будучи на пенсии (смеется). Я по натуре был скромный, стеснительный. Считаю это своим недостатком. Когда работал мастером, предлагали много разных должностей — перейти главным инженером или начальником на какое-либо предприятие. 
Предлагали и в профсоюз. Тогда приезжал Владимир Тимофеевич Седенко, секретарь Центрального комитета профсоюза рабочих нефтяной и химической промышленности. Это была одна из самых больших профсоюзных организаций в СССР. Заходит в контору ко мне и сообщает: «Я к тебе приехал». «Интересно, — говорю, — зачем?» «Хочу тебе предложить должность своего заместителя — будешь председателем Совета профсоюза. Я на пенсию уйду, вместо меня останешься! Должность большая, серьезная». «Нет! Я не знаю эту работу, даже с чего начинать не представляю». «Научишься!» «Нет». 
Так и отказался, боялся опростоволоситься. К тому же мастером я был неплохим, чувствовал себя на своем месте. Девять раз бригада наша — а такого в Союзе не было больше, — имела высшую проходку. Мы за это боролись. В главке было под сто буровых бригад, и «Тюменская правда» каждый месяц печатала сводку по их показателям. Люди всегда с интересом смотрели, даже те, кто не знал, что такое бурение. Может, поэтому и гремела фамилия.


— Расскажите о самом трудном решении, которое Вы когда-либо принимали в профессиональном плане.
— Был такой эпизод: когда на соседней скважине надо было подкачать давление, приехал компрессор. В результате произошел взрыв, и скважина начала фонтанировать. А наша бригада бурила как раз рядом. Пришлось нам подбуривать, чтобы соединиться с этой скважиной в пласте, закачать воду и задавить ее. 
Но после этого я все равно боялся закрыть скважину. Потому что, если под давлением пойдут грифоны, это страшное дело, когда метров за двадцать от скважины из земли пойдет газ. Но надо было уже уходить оттуда: мы потратили месяц на эту нежданную работу, а нам нужны были метры проходки, рушилось все наше соцсоревнование. Я думал неделю, а то и больше. И все-таки однажды ночью принял решение. Подумал: будь что будет, и закрыл скважину. Все обошлось, она замолчала.

— Что помогает Вам принять правильное решение в трудных рабочих и жизненных ситуациях?
— Наверное, знания, опыт, огромная практика — всю жизнь я в бурении. Как бы то ни было, прежде чем принять решение, надо подумать, а что же дальше будет, стараться предугадать обстоятельства.
— Какие качества в Вас растила среда, в которой жили, учились, работали?
— Считаю, что качества не только развиваются при учебе, работе, но и передаются — генетически и при воспитании. То же трудолюбие, отношение к людям у меня от родителей. Например, нас мать хорошо воспитывала, говорила, что за глаза никогда не надо людей ругать — Боженька накажет, все видит. Такая присказка у нее была, она не особо богомольная была. Но всю жизнь я поступаю именно так.


— Назовите, пожалуйста, своих главных наставников, учителей.
— Учителя были хорошие. Например, Николай Иванович Задков, аварийный мастер. Дружили с ним еще в Самаре, потом он приехал на Север, немного поработал у меня помощником мастера, затем его поставили аварийным мастером. Многому у него научился, особенно в вопросах ликвидации всякого рода аварий. Его специализация интересная, хоть и сложная. 
В школе учителя были хорошие. В техникум я поступил, несмотря на большой конкурс. Особенно хорошие учителя были именно в техникуме. Нам потом говорили на работе, что знаний мы получаем лучше и больше, чем в Московском нефтяном институте имени Ивана Губкина. А все потому, что в Сызрани было много беженцев из Ленинграда. Например, Николай Иванович Кузнецов, преподаватель литературы. Вся группа его предмет любила. Вообще, книг читали много в то время, конечно. Электричество на ночь отключали, часто приходилось и с лампой. По-другому никак: дадут на сутки книгу — прочитай ее как хочешь. Потому и не спишь, сидишь, скрючившись у лампы. 
А когда я был зампредседателя Верховного Совета, очень дружил с Юрием Васильевичем Бондаревым, писателем, по книгам которого поставлено несколько фильмов: «Горячий снег», «Батальоны просят огня» и т. д. От него много почерпнул о войне, литературе и прочем. Бондарев советовал, что читать. Как-то я у него спрашивал, какие произведения советских писателей войдут в мировую классику. Он мне назвал следующие: «Тихий Дон» Шолохова, «Петр Первый» Алексея Толстого и «Угрюм-река» Вячеслава Шишкова. Интересно, что это оказались мои любимые книги, наряду с «Хождением по мукам» А. Н. Толстого.


— Опять-таки цитата из газетной публикации: «Лёвина нередко можно было видеть на партхозактивах, совещаниях, конференциях со звездой Героя Социалистического Труда и значком депутата Верховного Совета РСФСР». Как депутат Вы часто работали с руководителями всесоюзного уровня. Кто особенно запомнился?
— Я работал в Комитете защиты мира, куда входили многие известные люди. Естественно, я с ними общался. Был знаком с патриархом Пименом, хорошо знал Терешкову, с ней мы всегда рядом сидели. Знал Ельцина, еще с тех времен, когда он был секретарем Свердловского обкома. Встречался и с известными людьми из-за рубежа. Особенно запомнился Фидель Кастро — эмоциональный, красивый.
Да еще много кого видел и много с кем общался — даже иногда рассказывать неудобно, подумают, что привираю. 
А когда мы, заместители председателя, собирались в одной комнате, приходил Брежнев, со всеми здоровался, всех обнимал, расспрашивал. К Леониду Ильичу я хорошо относился. Что мне с ним делить? Нормальный человек. А в дела Политбюро я особо не вникал — не до того мне было, своих дел полно.

— Вам в такой должности наверняка было доступно многое. Пользовались этим?
— Откровенно говоря, многими из привилегий я не пользовался. Мне не раз говорили: ты что, не можешь попросить квартиру корпоративную в Москве? А я не могу, вот и все! Приходилось, конечно, за людей много хлопотать. Часто приезжал к Михаилу Сергеевичу Соломенцеву (Председатель Совета Министров РСФСР) — то по вопросам медицины, то по поводу стройки соцобъектов, то продуктов нефтяникам не хватало...
Быть в Верховном Совете раньше — очень высокая нагрузка. В мой округ входили города Нефтеюганск, Сургут, Нижневартовск, Когалым — район размером с Францию. И каждый месяц надо было их посещать и принимать избирателей. А вопросов — миллион. Хорошо быть в Москве, и вращаться, и в театры ходить, в музеи. 
Но в то же время ты загружен до невозможности. Сейчас депутаты освобожденные, а мы же трудились на основной своей работе, общественная же деятельность была в нагрузку. В Москву приезжали раз в квартал на три-четыре дня на сессии Верховного Совета.


— Понимаете ли Вы поколения, которые уже пришли нам на смену? В чем их преимущества, недостатки?
— Мне кажется, молодежь немного развращена телевидением и деньгами. Везде деньги, деньги, телезвезды и деньги, интернет-звезды, подписчики и деньги. Как-то легкомысленно все это. Хотя все равно такие умники и умницы есть, способные, начитанные. Да и у меня внуки: один окончил аспирантуру, другой в Бауманке учится. Иногда отношусь к ним как к детям, а поговоришь — и понимаешь, что они уже взрослые. В новых технологиях смыслят лучше, да и вообще в современном мире лучше ориентируются. Не пропадем, в общем. Лишь поменьше о деньгах говорить надо.
— Назовите Вашу самую характерную черту.
— Мне всегда хочется сделать людям что-то хорошее и доброе. Знакомый человек или нет, если я могу чем-то помочь, посоветовать или оказать материальную помощь, я стараюсь это сделать. Наверное, от мамы привилось. Она у меня всем помогала советом и делом, по-доброму ко всем относилась. Помню, в нашей коммуналке только и слышно было постоянно: «Тетя Таня! Тетя Таня!»

— К каким человеческим порокам Вы чувствуете наибольшее снисхождение?
— Наверное, ко всем порокам снисходительно отношусь. Стараюсь особо их не замечать. А еще люблю таких легких врунов, которые немного привирают.
— Как Вы реагируете на критику в свой адрес? На каком жизненном этапе она чаще всего звучала?
— Как и большинству людей, критика иногда не нравится. А в принципе, отношусь спокойно. В основном она звучала, когда буровым мастером работал. Все успехи бригады объясняли тем, что, мол, Лёвину дают всё. А что — всё? У всех одинаковые буровые станки, люди. Только с ними работать надо.


— Насколько в работе и жизни полезна прямолинейность?
— Иногда прямолинейность можно с глупостью сравнивать. Правду-матку в глаза режь, и все, что ли? Человек косой, говори ему: ты — косой. Все равно выборочно надо подходить ко всему.
— Самый лучший, ценный совет, который Вам дали? От кого от прозвучал?
— Такой совет дали родители. Мне говорили: «Работай, работай и работай. Никто ничего не даст, с неба не упадет, все надо заработать».
— Считаете ли Вы себя примером для подражания? Почему?
— Примером для подражания себя не считаю. Что я сделал? Если бы у меня был великий ум, или как писатель, композитор что-нибудь сочинил бы, тогда, может, и считал себя примером. А я лишь трудился, добывал нефть, которая была нужна стране. Но это работа, ничего особенного, что тут говорить?


— Дружба, любовь, семья… Какое место в Вашей жизни занимают эти вечные ценности? Менялось ли по ходу жизни Ваше представление о них?
— Нет, не менялись. Люблю дружить, у меня всегда много друзей. И настоящей дружбы бывает много. И семья хорошая. Мне повезло, наверное.
— Если бы Вы могли чем-то владеть, чего у Вас сейчас нет, что бы это было?
— 15–20 лет назад я мог с раннего утра и до темноты работать. Идут года, здоровье не то, силы не те. Поэтому хотелось бы, чтобы не иссякали силы.


— Какие мечты Вы воплотили в жизнь?
— У меня не было какой-то великой мечты. В свое время очень хотел быть военным, после техникума даже подал документы в челябинское училище летчиков-штурманов. Надо было туда уже ехать, но вдруг встретил моего хорошего товарища. Он уже окончил Саратовское училище и был технарем в авиации. Начал меня отговаривать: мол, штурман — воздушный бухгалтер, так их дразнят, относятся к ним плохо, с пренебрежением, давай лучше к нам в училище, в настоящие боевые летчики! Я сглупил и забрал документы из Челябинска, а в боевые летчики к этому времени набор закончился, вот и все. Это сразу после техникума было, поэтому я поехал работать в Самарскую область, куда послали.


— Расскажите о самом красивом месте, в котором Вам довелось побывать.
— Мне хотелось оказаться на мысе Доброй Надежды, посмотреть, как сливаются два океана — Индийский и Атлантический. Я там побывал.
— Какой день из своей жизни Вам бы хотелось пережить еще раз?
— Их полно. Всю жизнь хотел бы пережить!

— Верите ли Вы в то, что каждому в жизни воздастся по заслугам?
— Хотелось бы верить, что существует высшая справедливость, но почему-то не совпадает это у многих. Так что слабо в это верю.
— Что читаете сейчас?
— Недавно совсем я прочитал книгу «Двенадцать цезарей». Очень интересно! Я вообще люблю историческую литературу, много читаю.


— В чем смысл человеческого существования? В чем секрет счастья для Вас?
— Создать семью. У меня трое детей, пять внуков и два правнука.
— Если бы Вы имели возможность встретиться с собой маленьким, что бы Вы себе сказали в этом случае?
— Заставил бы себя учиться, а я не очень это любил — мне хотелось на улицу.
— Что бы Вы пожелали России в будущем?
— Чтобы люди были счастливы, богаты и не было бедных.

За большой вклад в развитие нефтегазового комплекса Западной Сибири Геннадий Михайлович Лёвин удостоен званий: «Отличник нефтяной промышленности» (1970 год), «Почетный нефтяник Тюменской области» (1986 год), «Заслуженный работник нефтяной и газовой промышленности РСФСР» (1989 год), «Заслуженный работник Министерства топлива и энергетики Российской Федерации» (1998 год). Его имя занесено в Книгу почета ОАО «Сургутнефтегаз».

• Герой Социалистического Труда
• Кавалер Ордена Ленина (1971, 1980 годы)
• Кавалер Ордена Трудового Красного Знамени (1973 год)
• Кавалер Ордена Октябрьской революции (1986 год)
• Кавалер Ордена Почёта (1997 год)

Удостоен ряда других наград.