«63-Й ПОСЁЛОК»
 
Я родился в Криворожском районе Днепропетровской области. В 1928 году с родителями переехал в село Новый Кременчуг, которое ещё называли «63-й посёлок». Оно было построено организацией Агро-Джойнт (Американский еврейский объединенный распределительный комитет — одна из самых крупных и заметных иностранных общественных организаций в СССР, реализующая проект восстановления еврейских поселений на юге Украины).

Село представляло собой одну прямую улицу, на которой стояло порядка 100 одинаковых домов, крытых красной черепицей, с участками в 30 соток под огород. С обеих сторон улицы, за огородами, тянулись виноградники. В селе были школа, магазин, здравпункт; врач — Елена Аркадьевна — лечила всех: детей, взрослых, стариков, принимала роды. На краю села находились церковь и синагога. Село было многонациональным, в нем дружно жили украинцы, евреи, белорусы, даже две немецкие семьи.Каждый дом имел коридор, большую кухню, столовую и небольшую спальню. В кухне — плита, которую топили углём, большая русская печь. Хлеб выпекали сами. В спальне — кровать, шкаф, на стене небольшой ящичек со стеклянной дверкой, в котором хранили лекарства: зеленка, йод, стрептоцид, аспирин, бинт, вата. Это сейчас у каждого полно лекарств, а тогда или люди меньше болели, или вовсе не лечились.
Мои родители работали на молочном заводе, его еще называли сыроварней, так как там изготавливали голландский сыр. Отец был мастером-сыроделом. Молоко привозили из соседних сел. Сдавали его и наши колхозники. Каждый, кто имел корову, обязан был сдать за сезон 360 литров молока базисной жирностью 3,8%. В зависимости от жирности сдаваемого молока, количество литров корректировали. Государство рассчитывалось с молокосдатчиками через райпотребсоюз, в основном товаром: комбикормом, мылом, керосином, сахаром, углем и т. д.
За работу в колхозе начисляли трудодни. В конце уборочной, когда выполнялся план сдачи государству, начисляли на трудодни всё, что производил колхоз. Полученного зерна хватало на весь год — на хлеб (мельница была в соседнем селе), на корм поросятам, курам, уткам. Большим подспорьем был огород. Излишки выращенного продавали на базаре в Кривом Роге. Для этого председатель всегда выделял колхозникам транспорт.
Когда заканчивали все сельские дела, праздновали «обжнивки». Сколачивали большие деревянные столы, скамейки, которые расставляли обычно на току, — и праздник начинался. Много пили, плотно ели, пели и плясали. Под утро дежурные развозили по домам тех, кто не мог дойти сам.
В селе было много молодежи. Вечерами они собирались в конце улицы и с песнями проходили по селу. Песни умолкли за несколько месяцев до войны. Началась мобилизация. Через село в сторону Днепра потянулись обозы беженцев из Бессарабии. Сытые кони (их у нас называли битюками), добротные повозки, на которых мало вещей, много людей. Все молчали, между собой не разговаривали. Мы выносили им еду, они благодарили нас.
 ДОРОГАМИ ЭВАКУАЦИИ

В середине августа 1941 года вечером поступило распоряжение эвакуироваться и нам. Ночью запрягли лошадей, погрузились и утром двинулись в путь. Подвод было мало, семей — много. Сидели только старики и маленькие дети. В том числе и наша бабушка, которой было 82 года. Она держала на руках моего трёхлетнего брата. А такие, как я, восьмилетки, шли пешком.
Через несколько дней добрались до Днепропетровска. Тысячи людей, машин, лошадей, военной техники собралось у Днепра. Реку перешли ночью, а утром мост разбомбили. На железнодорожном вокзале было столпотворение, уехать поездом не было никакой возможности. У таких же беженцев, как мы, достали лошадей. Пристроились к обозу, который ехал в сторону Кавказа.
Вот и Кавказ, станция Поворино. Обозный совет решил на Кавказе не задерживаться, сдать лошадей и дальше ехать поездом. Лошадей отогнали в соседний совхоз, нам выдали расписки, что лошадей вернут после войны. Никто — ни председатель совхоза, ни мы не сомневались, что так и будет…

Нам выделили три теплушки (вагоны, приспособленные для перевозки скота). Людей набилось как сельдей в бочке. Но никто не жаловался, не роптал, лишь бы в вагоне, лишь бы ехать, лишь бы подальше от фронта.
В пути между станциями поезд бомбили. Он часто и надолго останавливался. Жители окрестных сел приносили нам еду: хлеб, молоко, вареный картофель, соленые огурцы. Плакали, жалели нас. Сейчас говорят, что не было дружбы народов, это неправда — мы ощутили ее на себе.
В поезде пили кипяченую воду с сахаром. Не помню откуда, но кусковой сахар был у всех. Когда поезд останавливался на станциях, все спешили заполнить емкости водой. Кранов с холодной и горячей водой было много. Указатели показывали, где они находятся.
Куда идет поезд нам не говорили, и только в конце пути стало ясно, что в Узбекистан. Границу республики пересекли ночью. Узбекистан встретил нас теплым солнечным днем. Мы с любопытством рассматривали одинокую юрту, стоявшую далеко в степи, верблюда и ослика.
 ВСЁ ДЛЯ ФРОНТА!

В Ташкенте, в пункте распределения беженцев многим, в том числе и нам, дали направление в Самаркандскую область, в большой совхоз «Улус». Много благоустроенных домов, много узбекских кибиток: совхоз был готов к приему беженцев. Нам выделили двухкомнатную квартиру на первом этаже. Рядом жила семья из Польши, старики-ювелиры. Я часто приходил к ним, возможно потому, что мне было их очень жаль. Они сидели рядом и молча гладили меня по голове. Наверное, вспоминали своих детей и понимали, что увидеть их больше не суждено.
«Всё для фронта! Всё для победы!» — под таким лозунгом жила и работала вся страна. Все делалось быстро, качественно, без волокиты. Продукты, в том числе и хлеб, давали по списку, бесплатно. Белый хлеб — 700 грамм на человека в день. В конце дня, если хлеб оставался, его тоже раздавали.
Летом мы жили на совхозной ферме в степи, где паслись многочисленные стада овец — совхоз был каракулеводческим. Отец приспособил одно из зданий под молочный завод и стал вырабатывать сыр из овечьего молока. Примитивное оборудование для этого по эскизам отца изготовили в Самарканде за считанные дни. После изготовления сыр на специально оборудованных машинах отвозили в Самарканд на молочный завод, так как для его «созревания» он должен был находиться в определенных климатических условиях несколько месяцев.
Как-то на ферме приземлился маленький самолет, кажется, ЛИ‑2. Прилетел Юлий Моисеевич Каганович. Он отвечал за оказание помощи фронту Узбекистаном. Познакомился с родителями, посмотрел, как вырабатывается сыр. Отец первым в Узбекистане начал вырабатывать сыр из овечьего молока, да еще в таких сложных условиях.
В 1943 году в возрасте 84 лет умерла бабушка. Узбеки помогли похоронить ее.

ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
 
Когда освободили Днепропетровскую область, мы возвратились в родные края. Село не пострадало, фронт прошел стороной. Мы разыскали наш большой стол с резными ножками, что стоял в столовой, кровать с никелированными шарами, швейную машинку «Зингер» и другие вещи. Жизнь продолжалась.
В 1956 году после окончания Николаевского кораблестроительного института по направлению я приехал в Тюмень. До выхода на пенсию работал на Тюменском судостроительном заводе. Здесь же познакомился со своей женой — Гольдиной Галиной Исааковной.
 ДРУЖБА НАРОДОВ 

Когда в страну пришла беда, все народы среднеазиатских республик встретили, приняли, накормили и обогрели сотни тысяч, а может и миллионы беженцев многих национальностей: евреев, русских, украинцев, молдаван, белорусов, поляков… Они делали это добровольно, по велению сердца, души, в ущерб своему благополучию. Так они были воспитаны. Так мы все были воспитаны коммунистической партией в духе интернационализма. Поэтому мне жаль узбеков, таджиков, приезжающих в Тюмень в поисках заработка. На родине у них нет работы. Колхозы, совхозы развалены, простаивают заводы. Но зато хорошо живут те, кто продал коммунистические идеалы, разрушил великую страну, обрек на унизительное, нищенское существование этих людей.
Так быть не должно!



ГУДОК ПАРОВОЗА
 
Мы жили возле г. Кривой Рог, в посёлке Новый Кременчуг. Мой отец Давид до революции учился в йешиве в Бердычеве, позже стал мастером-сыроделом. В 1937 году я пошёл в первый класс еврейской школы-семилетки.
22 июня 1941 года началась война, фронт быстро приближался. Колхозники заволновались, но председатель сельсовета успокаивал и требовал убирать урожай. Восьмого августа в посёлок вошла первая отступающая часть. Люди кинулись запрягать лошадей и уезжать. Отец заведовал молочным пунктом, и в тот день поехал в город с отчётом и за деньгами для рабочих. Мама была в ужасной тревоге, пока он приехал вечером. Почти все уже уехали, остались две подводы соседей. Мы взяли чемоданчик и пару узелков и попросили взять нас. Выехали — мама Фрида, трёхлетний Сёма, бабушка Фрима, отец, я и восьмилетний Борис. Нас остановил часовой и велел вернуться. Заехали во двор, и всю ночь слышали пьяные песни и выстрелы. Под утро они угомонились, и мы побыстрей уехали.
Через день у нашей телеги сломалось колесо, и мы остановились возле кузни. Ремонт затянулся, и наших уже не догнали. Проезжая еврейскую колонию, где жили дальние родственники отца, мы сошли и заночевали. Они уезжать не хотели: жалко было оставлять дом, хозяйство. К тому же рядом жили немцы, и отношения были хорошие. В дальнейшем все они погибли…
Утром сели на попутную машину, вёзшую боеприпасы, и поехали к ближайшей станции. С нами ехала молодая пара из Польши, рассказывали ужасы. Недалеко от станции бомбили, зенитки отвечали. Висели осветительные ракеты.
На второй день прибыли в Днепропетровск. Односельчан там уже не было. Зашли в квартиру родственников, но и они уехали. Я взял с этажерки двух фарфоровых собачек и хранил их много лет.
На трамвае переехали Днепр. Вдруг недалеко появился немецкий самолёт, начал бомбить. Мама собрала нас под телегой и прикрыла собой. Обошлось… Решали, на чём ехать дальше: в пассажирский поезд сесть трудно, а товарные шли медленно, и их бомбили. Кто-то отдал нам измученных лошадей с бричкой. Несколько дней ехали, затем лошади решительно забастовали. Помню, как мама сидит и плачет, а проходивший старик говорит: «Ну куда вы едете? Немцы убивают только коммунистов и евреев». Утешил…
Мы отдали лошадей в колхоз, а нас подвезли до станции Дружковка. С большим трудом сели в поезд и оказались в Краснодарском крае. Хотели обосноваться, но услышали, что бомбят Новороссийск и снова сели в поезд. На станции Тихорецкая пришлось сойти, т. к. Боря и Сёма заболели скарлатиной. Добрые люди приютили на две недели. После пару дней сидели на вокзале в Пензе. Выпал снег. Решили садиться в теплушку. Помню: ночь, длинный состав, темно, все вагоны заняты. Мы, большая семья, где трое малых детей и старушка, с трудом карабкаемся в последний вагон. Тревожный гудок паровоза. Я ещё много лет вздрагивал, услышав гудок. В вагоне было холодно, спали на деревянных нарах, голодали. Ехали больше месяца, завшивели.
Прибыли в Ташкент. Отца направили в Самаркандскую область, в совхоз «Улус», делать сыр из овечьего молока. Нам дали комнату. Но овечья ферма находилась в 10 км. от совхоза. Туда переехали папа, мама, Борис, Сёма и бабушка. А я остался, чтобы учиться в пятом классе. Ко мне заходили мальчишки, и один из них бросил в печку патрон. От взрыва дверца отлетела. Соседка пожаловалась маме, и она забрала меня на ферму. Овец начали доить лишь в марте, а до этого мы получали лишь по кусочку лепёшки, голодали. Бабушка умерла в феврале. Я заболел малярией. В пятый класс начал ходить через год.
В клубе проводили литературные вечера, была перекличка городов. Минск, Киев, Харьков и другие призывали к стойкости и выражали уверенность в победе. Меня приняли в пионеры и надели галстук. Родителей перевели на работу в другой совхоз, и я в шестой класс ходил уже в городе Касань. Классы были переполнены, дисциплина слабая. На военных занятиях мы выполняли команды: «Длинным коли! Прикладом бей!». Мальчишки читали книги об индейцах. В армии ввели форму с погонами. Появилась песня «На позиции девушка…», зазвучал гимн Советского Союза. Помню карикатуры Кукрыниксов: «Москва-Воронеж — не догонишь!», о Сталинграде: «Крепкий орешек!». Приехал двоюродный брат Женя, раненный в руку.

ОБРАТНО ДОМОЙ 

Весной 1944 года наш посёлок освободили, и вскоре мы вернулись. Хата была пустая. Соседи-украинцы вернули часть мебели. Поля и огороды были в запустении. Колхозники хлеб не получали, ведь они работали на трудодни и в конце года получали зерно. Служащим положено было по полкило хлеба, но мы почему-то его не получали. Ходили за 3 км. в школу в соседнем селе. Ещё затемно Миша Марьяновский стучал в окно: «Кончай ночевать!»
Не всем удалось убежать от немцев. Осталась фельдшер Елена Аркадьевна Крейнис и погибла. Старый Мендель Заславский не уехал, т. к. его жена была украинкой, и его зверски убили немцы. Девушка Паша Межировская училась в городе и вернулась, когда мы все уже уехали и погибла. Мой дядя Израиля Гиндин был электриком. Перед войной переехал в еврейское село Эфингар, с ним — жена Гитл и сын Михель. Там погибли все евреи, 519 человек. Его старший сын Алтер погиб на войне, а дочь Соня, медсестра, воевала, но уцелела. Ещё две дочки, Бетя и Роза, жили в Омске. Осенью некоторых семнадцатилетних призвали в армию, и они ещё повоевали. Вспоминаю Марьяновского. Он освобождал наш район, но не дошёл, погиб. Осталась жена и трое детей. Не вернулись с войны также Ефим Мильштэйн, Сёма Яновский 18-и лет, Анатолий Галинский, Борис Израйлевич. У Мойше Скляра погибли сыновья Давид и Самуил.
Вспоминаю один тревожный вечер. В нашем посёлке к тому времени проживали в основном украинцы. А в период оккупации они получили антисемитское воспитание. И вот, когда мы уже спали, ватага подвыпивших парней постучали в дверь. Мы не открывали, тогда они сломали перекладину на двери и ввалились. Мы, дети, лежали на печи, а родители тут же на кровати, т. к. было холодно в других комнатах.. Они нагло рассматривали нас и потребовали спичек. Но спички были в большом дефиците. Отец очень испугался, испытал унижение, и это я им простить не могу…
Огонь добывали таким способом. Я брал кусок провода и тёр его о край табуретки. Провод нагревался, и Борис прикладывал порох в виде макаронины. Вечерами зажигали свечу, если была, или фитилёк в масле. Позже была сплюснутая гильза с фитилём.
Осень и зима 1944 года… Молочный пункт и молзавод почти не работали, т. к. окружающие сёла не привозили молоко. Хлеб мы не получали. Уходя в школу, ели постную похлёбку, а в школе нам выдавали по 100 гр. хлеба по списку. Чернильницу держали в кармане, чтоб не замёрзла. Но художественная самодеятельность имелась, и я декламировал патриотические стихи.
После боёв осталось много оружия и боеприпасов, и вечерами подростки стреляли из немецких винтовок трассирующими пулями. Мы с Шуриком Галинским тоже стреляли с чердака. Был у меня и штык-кинжал, его брал, когда шёл в школу, отбиваться от собак. А моего довоенного друга Гришу я уже не застал, он баловался со снарядом и погиб.

ПОСЛЕ ВОЙНЫ 

И вот, наконец-то, 9 мая 1945 года наступил долгожданный День Победы. Были и радость, и слёзы. В клубе поставили столы и устроили банкет. В украинской газете появилось стихотворение «Iван Коляда в БерлIнi». Оно было длинное, но я его выучил и читал в клубе и в школе. Даже теперь помню 16 строчек.
Некоторые беженцы из села остались в Узбекистане, другие вернулись, но проживали в Кривом Роге. Теперь большинство здесь, на исторической родине.
Я окончил школу в 1948 году и поступил в кораблестроительный институт в Николаеве. Через два года и Борис поступил. А Сёма учился в Астрахани, в рыбном. В конце февраля 1953 года, когда я был на пятом курсе, и бушевало подлое «дело врачей», меня отстранили от военных занятий, а также Бориса, Мишу Гиршфельда и других. Звания офицера запаса не дали. Весной 1954 года я окончил НКИ и по направлению поехал работать в Астрахань, на судоремонтный завод. А осенью меня призвали в армию. Прибыл я в часть, которая недавно вернулась с Тоцкого полигона, где взорвали атомную бомбу. Всё оборудование и оружие облучилось, и я частично облучился. Служил в Бресте радиотелеграфистом, командиром отделения. Через три года приехал в Николаев, но на работу устроиться было трудно, везде требовали прежде всего паспорт, а не диплом, и отвечали отказом. Так было в Николаеве, в Херсоне и в Одессе.
В 1960 году умер отец, и я с мамой переехал в г. Ейск, где работал Сёма. Работал конструктором до 1996 года. Жена моя Ася Абрамовна преподавала русский язык и литературу, она — «Заслуженный учитель Кубани». Дочь Диана — врач. У неё три сына и дочь. Наш сын Стас служил в армии, затем учился в академическом колледже по средствам массовой информации.
В 1999 году мы репатриировались. Теперь здесь наши дети и внуки, земляки и соплеменники.