Надежда БОГОМЯКОВА: Отец… («Проба пера»)

Мнение о: Богомякове Геннадии Павловиче

Я очень мало знала о деятельности отца, о его работе, он был человеком достаточно закрытым в этих вопросах. Мне, безусловно, легче рассказать о том, каким он был в кругу семьи, мужем, отцом, дедом…
Отец рос в многодетной семье, был одним из старших из одиннадцати сестер и братьев. Геннадий Павлович всегда с гордостью говорил, что его мама была среди первых, кому довелось стать кавалером ордена «Мать-героиня». Орден только-только учредили, и ей он был выдан по праву. Правда, Агафья Павловна, так ее звали, умерла довольно рано, и я никогда ее не видела. 
Глава семьи, мой дед Павел Малахович, был человеком заметным, харизматичным. Рассказывали, что, если в их поселок кто-нибудь приезжал, то ориентиром часто бывал дом Павла Малаховича. Его знали все! В годы войны служил начальником железнодорожной станции, хотя имел всего три класса образования. Умный и сильный был человек.
Когда за рассказанный анекдот был репрессирован его старший брат Сергей, Павел Малахович взял двух его сыновей, Леонида и Илью, на воспитание. Так в семье детей стало тринадцать.
Кроме этого, как рассказывал отец, Павел Малахович помогал еще одному парнишке-беспризорнику. И когда этот парень вырос, то случилось так, что Павел Малахович допустил оплошность в работе, грозил ему за это арест. Разбираться «в этом деле» прислали того самого беспризорника, служившего в то время «в органах». Он отплатил деду за добро, смог сделать так, что Павел Малахович остался на свободе.
Семья Богомяковых жила небогато: когда отец был подростком, лет десяти-одиннадцати, он сам ходил в тайгу с ружьем вместе с собакой Розкой, чтобы охотиться на зайцев. Так он помогал кормить родных. Собирал и черемшу, чтобы потом продавать ее на станции пассажирам проезжавших мимо поездов. 
Время было военное, на фронт шло очень много составов, техники, и дед, который был начальником железнодорожной станции, практически не ночевал дома. Постоянно находился на работе, дети помогали, как могли, приносили ему туда еду. Благо дом находился совсем рядом. Жили в доме барачного типа на две семьи, в одноэтажном деревянном строении.
Мой дядя Александр, ныне живущий в Новосибирске, давно занимается нашей родословной. И он рассказал, что фамилия Богомяков пошла как раз от нашего деда Павла Малаховича. Когда-то это была белорусская фамилия Бугомяко, позже она стала Богомяко, а дед при регистрации всего одну букву добавил, и его семья, а также двое приемных детей – племянников – стали Богомяковыми. 
Геннадий Павлович рассказывал, что в детстве у них был один спортивный костюм на несколько братьев, и они по очереди надевали его для похода в школу. Жилось семье нелегко, когда папе было лет двенадцать-тринадцать, его отдали в мастерскую сапожника учеником. Там он и ремесло постигал, и зарабатывал понемногу, и всех своих близких обувью обеспечил. Подошву для обуви, как он рассказывал, приспособились делать из автомобильных шин. 
Всю жизнь отец не только знал, но и очень любил сапожное мастерство, у него всегда была под рукой небольшая сумка с набором необходимых инструментов. Когда я училась в младших классах школы, на мои валенки, подшитые отцом, весь класс засматривался. А потом он и всем своим внукам специальные подошвы к валенкам пришивал.
Отец умел буквально все, за что брался. Готовил так, что повторить невозможно: тушил мясо, жарил рыбу, солил сало, делал холодец, квасил капусту, делал приправы из томатов, всего и не перечислить… и очень любил всех угощать. Любил и умел принимать гостей. 
Вероятно, это тоже из детства шло, потому что в семье Богомяковых было принято собираться всем вместе, много шутить и обязательно петь песни. 
Один из братьев Геннадия Павловича даже обладал оперным голосом, и позже пел в Новосибирской опере. Да и отец знал очень много песен, от русских старинных, до студенчески-пролетарских. Пел их охотно, ярко, страстно. Как я жалею сейчас, что не записала ни разу этих его «выступлений»!
Он вообще все делал с размахом и азартом. Если брался за огородничество, значит, досконально изучал все. Сам семена моркови и редиса выращивал, сам и за томатами в теплице ухаживал, сам и урожай собирал, сам и заготовки многие делал. Правда, в этом ему и мама помогала. Вот так, вместе, они и трудные девяностые годы пережили. Огород помог. 
Всегда, сколько я себя помню, родители выращивали на свою семью, а чаще всего и не только на свою, богатый урожай овощей.
Я очень благодарна им за эту школу. Школу принятия любых жизненных обстоятельств, школу огородничества и самостоятельного труда.
Помню, как самозабвенно отец занимался разведением картофеля. Более двадцати сортов необходимо было сперва посадить в разные ряды, размеченные по веревочке, а потом также аккуратно собрать, не перепутав, тщательно отобрать семенной фонд и оценить урожайность каждого сорта.
Отец умел работать так, что, когда они с мамой купили старый деревянный дом в Исетском и он начал его перестраивать, соседки часто говорили: «Работает как прежние мужики. Нынешние так не умеют». Он выходил на стройку рано утром, и только поздно вечером заканчивал работу. Отец совсем не умел отдыхать.
Практически вдвоем со своим знакомым Федором Сидоровичем он отреставрировал старый деревянный дом довоенной постройки, сделал к нему дополнительно веранду, кухню и спальню, углубил погреб, утеплил полы и стены, поставил баню и гараж.  Показательно было то, что он практически никого не нанимал в помощь. У нас в семье никогда не было наемных уборщиц, дворников, садоводов, рабочих. Зато детей и внуков Геннадий Павлович «эксплуатировал» с большим удовольствием. И хотя иной раз мы и ворчали на «объемы сельскохозяйственных работ», но было так замечательно встречаться всем вместе в родительском доме, вместе работать, общаться, обязательно пробовать приготовленные отцом блюда и частенько выезжать в лес за грибами, ягодами, дикорастущим хреном.
Бывать с отцом в лесу было удивительно интересно. Детство, прошедшее в тайге, позволяло ему знать многое. И названия растений, и следы животных, и голоса птиц. С этих наших лесных поездок началась и моя тяга к природе. Единственное, чего отец не умел, так это просто так гулять по лесу. Ему непременно надо было, чтобы была цель, какая-то практическая польза от каждой такой «вылазки».
Он удивлял меня тем, что очень хорошо ориентировался в лесных дорожках, запоминая буквально всё, все малозаметные детали, безошибочно находя без навигатора, которых тогда и не было, и свои грибные места, и клюквенные болота, и кусты с дикой калиной, и приречные заросли шиповника. Из калины, кстати, он сам всегда делал очень вкусное угощенье, горьковатое, но полезное.
Отец увлекался и рыбалкой, самозабвенно просиживая с удочкой над зимней прорубью. А какая неповторимая варилась им уха из ершей и окуней! Тройная, как полагается.
С охоты отец тоже всегда приезжал с добычей, причем он безошибочно умел отличать в полете селезней и старался добывать только их. Охотиться он умел и любил. Стрелком был метким. Но его добыча никогда не превышала в количестве положенных разумных норм. Нас с мамой очень радовал тот факт, что свою добычу он всегда обрабатывал сам. И только с грибами сидели мы частенько всей семьей вместе до самого утра.
Геннадий Павлович был человеком сдержанным в выражении любви и нежности, но при этом очень заботливым и любящим. Это выражалось не в словах, а в том, как он заботился о маме, чтобы были решены все ее проблемы, даже самые незначительные, и еще в том, как он умел прощать. Очень незлопамятный, своим близким он мог простить буквально все. Я это поняла, когда росли уже его внуки – шкодили, чудили. Он очень легко все им прощал. Пошумит, поругается и тут же забудет.
Отец очень берег маму. Их союз был интересен тем, что он – яркий, харизматичный, громкий, ему надо было выступить, рассказать, завоевать внимание, а она – тихая, скромная, очень спокойная, не любившая быть на виду. Но, когда росли внуки, на вопрос: «Кто самый строгий в семье?» – все хором отвечали: «Бабушка!» Потому что если бабушка сказала «нет», то это «нет» – и точка. А Геннадия Павловича можно было и уговорить, и убедить, его «нет» не было окончательным. Особенно отец любил маленьких детей, радовался встречам с внуками, правнуками, баловал их как мог.
Расскажу красивую историю знакомства моих родителей. Отец моей мамы был военным врачом. Их семья кочевала из одного военного городка в другой, и при очередном переезде оказалась на станции Яя, где жили Богомяковы. 
Мама училась в десятом классе, а папа тогда уже поступил в Томский политехнический институт. Зимой, в конце 1948 года, в школе проводился вечер встречи выпускников, на который приехал и папа. Пригласили на него и старшеклассников. Выпускники рассказывали о том, кто куда поступил, что им нравится в студенческой жизни – словом, проводили небольшую профориентацию. После официальной части были танцы. Именно с этого вечера папа и начал ухаживать за мамой. Уехав в Томск, он стал писать ей письма – влюбился. А мама, окончив школу, также поехала поступать в Томск, только в другой институт. Она поступила на биологический факультет. И все четыре года продолжались ухаживания: папа получал повышенную стипендию, еще и подрабатывал на разгрузке вагонов, поэтому мог себе позволить приносить в общежитие маме подарки, конфеты «Чио-Чио-Сан», а ее соседки по комнате смеялись и просили маму «заказать Гене другие конфеты». 
Были и танцевальные вечера, и спектакли студенческого театра, в которых папа неизменно принимал участие, и совместные выезды на природу… Папа терпеливо ухаживал за мамой, а потом сделал ей предложение. Причем сделал это вовремя, поскольку мама по распределению могла попасть в Иркутск в закрытый военный биологический институт. 
Они поженились без праздничных церемоний, свадебных нарядов, без обручальных колец. Родители так никогда и не носили обручальных колец… Скромно отметили бракосочетание в общежитии с соседками мамы и почти сразу уехали вместе в Ленинск-Кузнецкий, где мама работала в вечерней школе учителем биологии и где родился мой брат Владимир. Папа тогда трудился в геологической партии. Затем его перевели в Новосибирск, в научно-исследовательский институт, он защитил кандидатскую, и молодым специалистам выделили квартиру в… бывшей тюрьме! Причем дали одиночную камеру. Так, в одиночной тюремной камере умудрились жить мама, папа, мой брат Володя и бабушка, приехавшая помогать с ним водиться. 
Когда уже в Тюмени отцу предложили перейти с научной работы на партийную, мама, как она рассказывала, переживала, была не очень рада, но все решения в своей жизни отец принимал сам.
Когда отец стал вторым секретарем обкома партии, я еще училась в начальных классах школы, и тогда началась моя «сложная» жизнь. Я не любила избыточного внимания к себе, а избежать этого было сложно. Впрочем, родители мои не позволяли «выделяться из коллектива». Они напрочь были лишены каких бы то ни было «социальных условностей», очень демократично и по-простому относились ко всем людям. 
Иногда, меня спрашивают про что-то из жизни «золотой молодежи» того времени, но мне трудно отвечать на такие вопросы, потому что в моей жизни не было общения по «заданной социальной траектории», не было у меня, потому что не было и у родителей.
Когда я училась в средних классах школы, случилась такая история. Я полезла с подружками через окно на первом этаже, поскользнулась и случайно разбила стекло. Родителей вызвали к директору. Нужно было вставить стекло, и отец повел себя совершенно нормально с общечеловеческой точки зрения, но довольно необычно по отношению к занимаемой должности. Он просто взял стекло, вырезанное под размеры окна, и пришел в школу с инструментами – вставлять. Сам! Можете только представить, как его встретили в школе! А для него это было обычным делом – он это умел и часто делал. Вставляет же стекла в теплице, почему бы не вставить и в школе. Не помню, чем закончилась эта история, но анекдотичность ее, конечно, зашкаливает, подчеркивая при этом самостоятельность и трудолюбие отца.
Отец иногда повторял: «Никогда не был рабом вещей, и не собираюсь!» И это реально было так. Когда я только начинала водить машину, он отдал мне свою «Ниву», она стала первым моим автомобилем. Буквально сразу я «въехала» в дверь его гаража. Там у отца хранилось множество вещей для охоты, рыбалки, огорода, хозяйства. Заезжать было непросто, и я, задев дверь гаража, поцарапала машину. Я очень расстроилась и обещала, что отдам деньги за ремонт, как только получу зарплату. Но отец на это ответил: «Не выдумывай! Не был рабом вещей, и не буду!» И эта позиция, в которой он не был рабом ни вещей, ни каких бы то ни было условностей, отличала его до самых последних дней. Таков был масштаб его личности.
Масштаб личности – так я называю качество, которым обладают лишь единицы. Очень умные и глобально мыслящие люди. И если мой отец – это глобально мыслящий человек в плане государственности, общества, социального уклада, то мой брат Владимир, например, мыслит глобально в плане философском, вселенском. Приложение разное, а масштаб тот же!
Отец умел не вникать глубоко в дела бытовые, но всегда имел свое мнение по всему, что происходило в стране, очень переживал, не мог оставаться равнодушным. Уже позже, в перестроечные годы, проезжая мимо заброшенных полей, он всегда сокрушался: «Мы же эти поля распахали, освоили, чтобы область могла сама себя кормить, а они все запустили! Кто сейчас будет это восстанавливать?» 
А сам в то же время ходил в одной-единственной паре ботинок. Я говорила: «Ну как же так? У нормальных людей должно быть минимум три пары обуви: летняя, зимняя и демисезонная!» А у него – одна. Покупал одну пару, и она у него была всесезонная. Зимой говорю ему: «Тонкая же подошва!» А он: «Не выдумывай! Не замерзну!» «Не выдумывай» – это вообще его любимая фраза. Что бы ни происходило – «не выдумывай!» 
Отец никогда не беспокоился по поводу того, какой фирмы у него одежда, что об этом скажут окружающие, что подумают, был далек от соблюдения статусности. С большим интересом относился к тем людям, с которыми он сталкивался по работе, приезжая в какую-нибудь отдаленную деревню, он удивительным образом помнил имена, фамилии и обстоятельства жизни встреченных там людей. Это для него было действительно важно, а вот ботинки нет.
Впрочем, человеком отец был вспыльчивым, «взрывоопасным», мог высказаться очень нелицеприятно. Доставалось иной раз от него и нам с братом, мог отругать и внуков, и только на маму с бабушкой повысить голос считалось невозможным. 
Было у отца два лучших друга. Это Алексей Иванович Журавлев и Владимир Константинович Монастырев. 
Владимир Константинович – геофизик, ученый, позднее руководитель ЗапСибВНИИГеофизики, в детстве был беспризорником, поэтому характером отличался независимым, прямым, бескомпромиссным. С Геннадием Павловичем их связывала нормальная дружба, без чинопочитания.
Алексей Иванович – фотограф, директор фотомастерской. Человек веселый и общительный.
Все трое были любителями рыбной ловли, часто отдыхали вместе. Человеческая, душевная дружба была. 
Чуть позже появился еще один близкий отцу человек – Владилен Валентинович Никитин. И дружба с ним была, наверное, самой глубокой, они были настоящими соратниками и единомышленниками. Владилен Валентинович до самых последних дней отца оставался душой с ним. Отец был человеком с большим чувством юмора, прекрасным рассказчиком, в его компании скучно не было никогда и никому. Но иногда после работы ему хотелось посидеть молча у телевизора. И это тоже было его характерной привычкой – молча смотреть телевизор. Уставал, надо было уединиться со своими мыслями, и телевизор ему в этом помогал. Но если была какая-то встреча, семейное торжество, он неизменно был в центре, весел и харизматичен.
Мои друзья всегда любили общение с отцом. У меня не существовало запретов на тему «привести в дом гостей» или даже оставить на ночлег. Помню, ночевали у нас и мои однокурсники в ожидании, когда дадут общежитие, и товарищи по походам, и встреченные на уборочной шоферы из Сургута, и руководитель полевой практики. Всем находилось место для ночлега, ужин, возможность отдохнуть.
Впрочем, мама была мудрой женщиной, старалась, чтобы у нас всегда было понимание, что отцу необходимо отдыхать, поэтому ничего лишнего не происходило, никаких громких компаний. Сейчас, с высоты своего родительского опыта, я понимаю, что именно маме удавалось сделать так, чтобы и мы с братом, и, уже позднее, внуки очень внимательно и уважительно относились к словам отца, его мнению.
Геннадий Павлович не допускал для себя возможности протежирования своих детей и близких. В конце десятого класса появилась у меня идея поступить в МГУ. Не готовясь, я самонадеянно поехала сдавать экзамены. Не учла, что были специальные программы, и без подготовки, с наскока, сдать их было нелегко. В общем, на первом же экзамене, контрольной по математике, я получила тройку. Таких заданий, которые там были, мы в школе не проходили. Когда я узнала результат, поняла, что по конкурсу уже не прохожу. Но решила сдать следующий – химию. Сдала ее на пять, и вернулась домой с желанием готовиться на следующий год поступать снова. В мыслях даже не было попросить отца помочь мне с поступлением, хотя, как я сейчас понимаю, он бы мог это сделать довольно просто. Впрочем, и у него такого варианта в голове не было. Не поступила – возвращайся.  
Если говорить об общих чертах характера отца, то одна из главных – это глубокая человеческая порядочность. Я всегда была настолько уверена в этом, что ни разу не допускала ни малейшей мысли о том, что могло было быть как-то иначе. 
Отец не умел копить деньги, легко расставался с ними, очень любил помогать родственникам. Когда оказался на пенсии, то смог приобрести дом в селе Исетское только потому, что мама в свое время тихонько откладывала средства на сберегательный счет. И вовремя, так как буквально вскоре случилась девальвация рубля.
Дом был построен, но время было сложное, в очередях за хлебом в сельском магазине стояли вместе с соседями. А когда в их доме в Исетском появился проводной телефон, первый и единственный на всю улицу, к маме постоянно, днем и ночью, шли с просьбами вызвать то скорую помощь, то милицию, просто позвонить родне…
Она открывала. Всем. Иногда не спала из-за этого ночью. Отец беспокоился за нее, но я не слышала ни разу, чтобы он запрещал ей открывать двери, чтобы советовал быть осторожнее и не помогать людям. 
Порядочность – это главная отличительная особенность не только отца, но и их с мамой союза. После переезда в Исетское, что само по себе не было легким, так как стояли девяностые года, им нужно было не просто наладить быт на новом месте, но и выстроить отношения с соседями, такими разными и не всегда благополучными. Часто случалось так, что горячность отца сглаживалась маминой деликатностью и добротой. Постепенно настороженное отношение «к бывшему большому начальнику» сменилось искренним и заслуженным уважением односельчан, которые видели, как он рядом с ними сам возделывает землю, воспитывает внуков, весь образ его жизни.  
Однажды я стала свидетелем того, как он отреагировал на очередное предложение «написать мемуары». «Правду сказать не смогу, а врать не хочу!» – ответил он.
Я надеюсь, что и мне в моих «мини-мемуарах» об Отце удалось ни в чем не наврать.